Ничей брат[рассказы] - Рид Грачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Елизавета Сергеевна писала, что выросла Юлька и стала совсем взрослой, похорошела, прибрала волосы в косы, пополнела. Он думает, что не случайно расписывает Елизавета Сергеевна Юлькину красоту, наверное, она хочет видеть их вместе.
Юлька в последнем письме нацарапала крохотными буковками: «Целую». Она целует его, Павла, и скоро он будет целовать ее по–настоящему.
И под стук колес Павел мечтательно перебирает круглые слова из ее письма.
— А у нас в Сатке на праздники подарки всем ложили под подушку, — вдруг говорит Толька.
— Эк, чем удивил!
Павел напряженно вглядывается в нескладную Толькину фигуру и никак не может понять, чем же недоволен этот парень. Ведь сам себе жизнь затрудняет!
И, не понимая, что новый приступ раздражения вызван тем, что Толька прервал его красивые и приятные мечты, Павел дергает его за рукав и спрашивает первое, что пришло в голову:
— Так что же ты на начальника своего не пожаловался?
— На какого?
— Да в лесхозе!
— Кому ты в лесу пожалуешься, пням, что ли?
Поезд дергается и останавливается. Павел резко поднимается с места, натягивает ватник, ушанку, закидывает привычным движением за спину вещмешок и быстро идет по проходу к дальней двери.
— Кому ты в лесу пожалуешься? — неожиданно громко кричит ему вслед Толька.
Кричит он от удивления. Он все ждал, что Павел скажет ему что–то очень важное, после чего Тольке легче станет жить на белом свете. Не зря же так необыкновенно много рассказывал он Павлу о себе, не зря же Павел так внимательно слушал его.
Павел останавливается, оглядывается. Толька сидит на скамье, согнувшись, спрятав голову в воротник.
Тускнеют и медленно гаснут вагонные фонари. Только зигзаги спиралей светятся колюче и жестко.
— Толька, — тихо зовет Павел. — Толька…
И слышит тихие всхлипывания, похожие на бульканье воды в котелке с картошкой.
— Толька, ты что? — Павел поворачивается и идет обратно, громко стуча сапогами.
— Ничо… — плачущим голосом говорит Толька. — Зуб у меня болит. Иди домой.
— А ты? — растерянно спрашивает Павел.
— А мне не впервой, — твердо отвечает Толька. — Я — так…
— Знаешь, — говорит Павел, — запиши наш адрес. Придешь к нам завтра, что–нибудь придумаем.
— Куда это к вам?
— Ну, к нам. Елизавета Сергеевна, знаешь, какая тетка!..
— Не, — решительно отвечает Толька.
— Чего ж ты?
— Не, — упрямо повторяет он и добавляет давно знакомые ему слова: — Вам до меня делов, что до печки…
…Они идут вместе по пустынному вокзалу. Редкие случайные звуки дробятся под высоким потолком, и кажется, что там воркуют голуби.
— А в поликлинику ты сходи обязательно, — наставительно говорит Павел. — Скажешь, что в командировку приехал или еще что… Не может быть, чтоб зуб человеку не выдрали, раз у него болит!
— Ну, пока, — внезапно говорит Толька и сворачивает к скамейкам.
— Ты куда?
— На ночевку, — с деланной беззаботностью сообщает Толька.
Он круто поворачивается, и Павел снова видит Толькину спину и замечает, какая неровная, нестроевая у него походка.
— Постой, — негромко окликает его Павел. Он вынимает из кармана гимнастерки тощую пачку рублевок, отсчитывает несколько и протягивает деньги Тольке.
— Ты чего? Брось, — растерянно бормочет Толька.
— Бери, — строго говорит Павел. — Шамать завтра надо?
— Не, — решительно отвечает Толька и вдруг улыбается широко и сочувственно. — Думаешь, не знаю, как тебе придется? Так что спасибо…
Павел выходит на площадь, быстро пересекает ее, вступает на тротуар, покрытый легчайшим пухом недавно выпавшего снега.
Он идет и думает о Юльке, о Елизавете Сергеевне, старается представить себе, чем она посоветует ему заняться. Хорошо бы матросом на торговый пароход!..
В лад шагам и свежему снегу мысли его быстры и свежи. Мысли согревают его, мысли о будущем, о далеком и о близком.
Но всю дорогу от Измайловского проспекта до Мойки ощущает он смутное беспокойство: ему кажется, что сбилась портянка в правом сапоге, сбилась и давит на пальцы. Он останавливается, шевелит ногой в сапоге. Нет, все в порядке, и идет дальше, домой.
1959
АДАМЧИК
1
Адамчика подхватило с боков, мягко поддало сзади, и он очутился на асфальте. Он отпрыгнул. Мимо пронеслись люди, запахивая пальто, исчезли в тумане. Адамчик проводил их взглядом, покачал головой и сказал:
— Ничего не понимаю!
Автобус напустил на него душное облако, Адамчик чихнул и пошел, подпрыгивая, шарахаясь внезапно от края тротуара к домам, легко и бесшумно, как летучая мышь. Он шел и думал, пытался понять, отчего так уютно было в автобусе и что происходит с людьми, когда они выпрыгивают на тротуар. Люди меняются, но как, где они лучше — в автобусе или на улице, — этого Адамчик не может понять.
Голова его ясна, он уже давно проснулся. Сонные лица в автобусе казались ему смешными. Он протискивается к двери, с удовольствием расталкивая податливые бока, потом пригрелся, прижался к ватной спине, упругой, похожей на матрас. И вдруг — толчок, скрип двери, холодная сырость…
Однажды он ехал на работу вместе с тетей Верой, браковщицей. Она не заметила Адамчика, дремала, клевала носом воротник, а он стоял рядом и созорничал: ткнул тетю Веру в бок кулаком. Тетя Вера подняла голову, открыла глаза и так ласково улыбнулась, что Адамчику захотелось толкнуть ее еще раз, когда она закроет глаза.
Но та же самая тетя Вера, только включили конвейер, стала кричать:
— Эй, там, осадка, давай ровнее!
Адамчик знает, что брак на осадке непоправимый: осадишь неровно пружины — придется переделывать весь матрас. Но зачем кричать? И он продолжал лихо накидывать шпагат на пружины, забавляясь тем, что одни получаются коротышками, другие — долговязыми кривулями. Он видел сверху горловины пружин, похожие на кричащие рты, перекошенные, захлебывающиеся в крике, и сам вдруг закричал: «А–а–а!»
На него зашикали женщины:
— Ишь, глотку дерет с утра!
А с дальнего конца конвейера кричала, надрывалась тетя Вера:
— Осадка, ровнее! Ромка, смотри, буду рамки снимать!
«А–а–а! Ух!» — отвечал Адамчик, прыгая от одного конца рамки к другому, где надо пробивать гвозди. Тогда прибежала тетя Вера, оттолкнула его от конвейера, быстро, ловко стала осаживать пружины сама. Адамчик постоял, тронул ее за плечо:
— Тетка Верка, пусти!
Она подняла лицо от конвейера и посмотрела на Адамчика такими злющими глазами, что он вспомнил мать: она так же кричит на него, когда он поздно приходит домой. И у нее такое же красное и злое лицо.
Адамчик сказал:
— Пусти, ну! — и стал сжимать пружины так сильно, что витки прикоснулись один к другому и сделали пружины жесткими, как гвозди. Тетя Вера посмотрела немного, как он работает, тихонько отошла. Адамчик глянул искоса ей вслед и пробормотал: «Ничего не понимаю». Непонятно было то, как может лицо тети Веры так хорошо улыбаться в автобусе и быть таким злым на работе. Будто две разные тети Веры. А ругалась она за дело, потому что пружины надо осаживать ровно.
А тетя Вера кричала на кого–то в дальнем конце конвейера, очень далеко, и Адамчик перестал думать о ней, довольный тем, что она далеко, и напуганный расстоянием между двумя ее лицами — улыбающимся и злым. В этом расстоянии умещалось тридцать матрасных рамок и много женщин вдоль конвейера, сигнальный щит с белой стрелкой и тревожные вспышки сигнальных ламп. Адамчик знает, как трудно сделать одну рамку, как долго обрастает она шпагатной перевязью, холстом, взлохмаченной рогожей, ватой, прежде чем стать гладким полосатым матрасом.
Ему кажется, что думать так же долго и так же трудно.
2
Адамчик шел домой. Скользил по накатанным ледяным дорожкам, шарахался к витринам, пугая прохожих. В стекле отражался симпатичный молодой человек в серо–зеленом немецком пальто, в красном кашне и серой вязаной шапочке с козырьком. Адамчик поджимал губы, хмурился, казался себе серьезным. Он нес получку и думал о том, что мать потребует деньги за комнату. Поглаживая его по голове и щекоча ребра, она будет просить денег, а он, конечно, не даст, и тогда она устроит скандал на всю квартиру и будет кричать о том, что выгонит из дому.
Смотреть на свое отражение и одновременно думать о важных вещах неудобно, поэтому Адамчик шел боком, прыгал, забыв о том, что хотел быть серьезным, и очень скоро налетел на женщину, которая несла яблоки. Яблоки покатились по скользкому асфальту, как будто удирая одно от другого. Адамчик посмотрел и засмеялся.
Женщина крикнула:
— Хулиган!
Из школы выбегали третьеклассники. Они закричали хором:
— Хулиган, хулиган! — и стали помогать женщине собирать яблоки.
